— Расскажите, как вы стали пианистом? Ведь родились вы в семье художников.
— Не вижу большой разницы между художником и исполнителем. Музыкант ведь тоже художник, он рисует — просто звуками, а не кистью. Почему кто-то становится музыкантом, а кто-то художником или танцором? У каждого человека своя внутренняя организация чувств, мышления, времени. Во многом она и определяет то, в каком искусстве чувства и мысли наиболее выразительны. Мне кажется, здесь очень много индивидуального, зависящего от того, как человек растет, что он видит в детстве. Ведь у кого-то все происходит «благодаря», у кого-то — «вопреки».
Я рос в обстановке и атмосфере того самого «благодаря». Мне не нужно было доказывать родителям, что искусство — это важно, что на него хочется тратить все свое время, поскольку они сами были и остаются людьми искусства. От меня никто никогда не ждал, что я стану, допустим, финансистом, но физико-математический лицей я на всякий случай закончил (смеется).
— Есть ли человек, который повлиял на вас как на музыканта?
— Есть. Это братья Вангелино и Теодор Курентзисы. Не хочется быть излишне патетичным и тем более нагонять пафоса, но встретить в жизни учителей действительно очень важно. А когда они оказываются еще и друзьями, то это большее везение и счастье. Мне кажется, что всем нам — и тут я прежде всего говорю о себе — стоит учиться ценить все встречи, которые нам дарит жизнь. Например, учитель музыки из детства может вложить в ребенка самое главное — чуткость и любовь к каждому нажатию на клавишу. И что бы там ни происходило дальше в жизни, это с ним останется навсегда. Ценное часто скрывается в деталях и мимолетностях.
Есть очень много людей, которых мне хочется благодарить и о которых хочется говорить, которые учили и учат меня не только музыке, но и взгляду на жизнь, как, например, Яков Окунь, моя путеводная звезда по миру джаза, мой учитель и человек, всегда готовый поддержать и в музыке, и в жизни. В той легкости, с которой он касается клавиш и смотрит на действительность, заключен большой труд. А еще, как любит говорить Яков Михайлович, «все будет хорошо, в крайнем случае — нет». Стараюсь напоминать себе об этом почаще.
— Классическая музыка — не самая популярная у массового слушателя. Объясните для тех, кто в ней не разбирается, как ее нужно слушать?
— Прежде всего — важно ее полюбить. А способность слушать приходит со временем. Классическая музыка — это музыка, которая считывается иными кодами, чем популярная, и мыслительный процесс здесь играет не последнюю роль. В этих кодах заложены законы мироздания — и без искреннего желания и любви сложно прочесть эти шифры. Однако помимо знаний очень важно всегда опираться на собственные чувства, они не обманут, а подскажут и проведут туда, куда указывает музыка. Часто можно услышать от кого-то фразу: «Я в этом ничего не понимаю». Но музыка лечит душу, она обращается к ней, а душа ведь опирается прежде всего именно на чувства и на ту суть, которую нам порой сложно облечь в слова.
— Сейчас достаточно популярны исполнители, сочетающие в своих композициях элементы классики с поп-музыкой, роком и так далее. Вам бы хотелось поэкспериментировать с разными жанрами?
— Процесс интеграции жанра — очень непростая задача и тема моих научных исследований. Здесь важно понимать законы жанра, стиля и того, как эти жанры могут коммуницировать между собой — и что вообще их объединяет. Мне кажется, что слово «эксперимент» здесь не самое подходящее, так как когда речь заходит о синтезе жанров, мы сталкиваемся с комплексом задач, которые важно решать правильно. Я сам в их решении пришел к таким жанровым сочетаниям, как джаз-мугам и мугам-контемпорари. Это соединение мугама как традиционного не только для культуры Азербайджана, но и всего мира Востока жанра с джазом как воплощением западных традиций.
Для меня — как для музыканта и музыковеда — очень интересны размышления о том, как сплетаются друг с другом века и традиции и как мы все можем искать будущее в прошлом. В лирике Физули, Низами и других поэтов, в их произведениях, написанных века назад, мы обнаружим то же, о чем говорим сегодня, что неизменно нас волнует: прежде всего это любовь и слова о ней. Используя те средства выразительности, которые привычны нашему времени, я хочу показать, как много мы можем найти для себя, оглянувшись назад, и как много это может дать нашему будущему.
— В 2020-м вы говорили, что пробуете себя в электронной музыке. Не хотели бы выступить с музыкантами в этом жанре?
— Очень хотел бы, когда смогу уделить этому должное время. Это вечный вопрос: как заниматься всем, что интересно и что нравится — и при этом доходить в своих занятиях и поисках до самой сути? Мне кажется, что само наше время во многом сопряжено с бесконечным бегом, с форматом «по верхам», а в работе важно придерживаться обратного. Однако приходится приносить неизбежную жертву — делать выбор.
— Ваш цикл пьес «I hope this night will never end» посвящен ночи, как времени мечтаний и грез. А о чем рассказывает недавно вышедшая композиция «4 a.m» из него?
— Это сон, прощальная колыбельная, в которой за предчувствием любви следует миг перед расставанием. Представьте, что вы влюбились во сне и потеряли чувство реальности. И именно тот герой, к которому стремятся ваши чувства, поет для вас колыбельную. Однако сон не может длиться вечно и рано или поздно он закончится, вам придется проснуться и вернуться в мир, где все будет для вас уже немного другим.
— Как вы относитесь к онлайн-выступлениям, которые стали популярны в пандемию? Помогает ли это популяризировать классику?
— Во время пандемии это стало выходом из ситуации, но сейчас я не знаю, насколько в этом есть необходимость и какова ее суть. Звук — носитель духовной энергии, поэтому принципиальное значение имеют возможности, при помощи которых эта энергия передается. Классическая музыка всегда была неким отдельным миром. Она слишком самодостаточна, чтобы претендовать на популяризацию.
— Вы часто сотрудничаете с оркестром Теодора Курентзиса musicAeterna. Скажите, как вы познакомились с Курентзисом?
— Мы с моим другом Георгием Мансуровым представили проект на Дягилевском фестивале в Перми. Там я и познакомился с маэстро. Полгода спустя Теодор пригласил меня быть специальным музыкальным советником церемонии открытия 1-х Европейских Игр в Баку. Музыкальными директорами были Теодор Курентзис и его брат, композитор Вангелино Курентзис. Так мы подружились с Вангелино. А теперь Теодор и Вангелино стали моей семьей — и мы в первую очередь не только работаем вместе, но дружим. Эта дружба — одно из самых дорогих моих сокровищ.
— Какие композиторы, по вашему мнению, наиболее актуальны сегодня?
— Леонид Десятников, Алексей Сюмак, Владимир Раннев, Сергей Невский, Алексей Ретинский. Каждый из них создает свой собственный мир, живущий по своим законам и правилам, и приглашает к этому миру присоединиться. Это большая ценность, на мой взгляд.
— В вашем репертуаре есть композиция в жанре джаз-мугам «В ожидании Азизы». Почему у вас возникла идея исследовать национальную азербайджанскую музыку в смешении с джазом?
— Я исследую не только джаз-мугам. В сферу моих научных интересов входят симфонический мугам и мугамная опера. Что касается джаз-мугама, то не исследовать и тем более не исполнять его я просто не мог, так как все мое детство прошло в Баку, в городе джаза. Мугам и джаз — импровизационные жанры, здесь много точек пересечений.
— Склонны ли вы верить, что все гениальные произведения уже написаны?
— Конечно, нет. Отвечая на этот вопрос, я сразу вспоминаю наши рождественские концерты, которые мы вместе с musicAeterna играли в Доме Радио. Это была музыка, специально написанная композиторами на тексты Пауля Целана, и для меня она фантастически красива. А вообще, говоря о том, что все прекрасное случилось когда-то, а на наш век не хватило, мы как будто бы признаемся себе в том, что сами постараться уже не хотим. Чем бы мы ни занимались, за нас должны говорить, прежде всего, наши дела, а на вопросы о гениальности, необходимости написанного и его восприятии ответит время.
— Как вы относитесь к тому, что выступления российских музыкантов отменяются за рубежом?
— Мне очень жаль и неприятно, что выступления российских музыкантов, моих коллег и друзей, отменяют за рубежом. Это очень грустный факт, в него неизбежно вмешиваются третьи силы. И в каком-то смысле это понятно, но мне не кажется, что, отменяя концерты или закрывая выставки, инициаторы этих нововведений обогатят мир культуры и искусства. Природа искусства, его смысл и суть — в объединении, а не в разъединении людей и стран.
— Под «культуру отмены» также попадают русские композиторы. В частности, из программы международного конкурса скрипачей Lipizer убрали произведения Шостаковича и Чайковского...
— Это большая потеря и утрата для тех, кто инициирует такие ограничения программ. Чайковский и Шостакович — гении. Их музыка настолько велика, что давно преодолела земную систему координат. И когда люди лишаются возможности услышать эту прекрасную музыку, которая может многое им открыть, возникает только одно чувство — сожаление.
— У вас вышел альбом с произведениями Чайковского, Шопена и Скрябина. Почему вы решили обратиться к этим композиторам?
— Идея записать Чайковского пришла после того, как в 2015 году я немало дней провел в звукозаписывающей студии Берлина во время записи Теодором Курентзисом и оркестром musicAeterna Шестой симфонии Чайковского. Я тогда услышал эту музыку новыми для себя ушами — и мне показалось важным сохранить в себе услышанные идеи и мысли этой музыки. Сейчас, всякий раз когда я исполняю эти пьесы, попадаю в прошлое — и это единственный способ ответить на многие вопросы, которые я себе задаю.
Скрябин мне очень близок с точки зрения того, как он смотрит на волнующие нас предметы. В его музыке есть возможность узнать, сохраняют ли чувства свою объективность, находясь в другом пространстве. Он мастерски извлекает суть и рассматривает ее с разных углов преломления света и гравитации. Именно этот принцип используется и в джазе. И он делает эти жанры родственными, ну а мне нравится наблюдать за тем, как эти взаимосвязи рождают что-то новое во время исполнения. Музыка Шопена для меня — тот язык, на котором хочется говорить о своих чувствах к этому миру.
— Слушаете ли вы популярную музыку? Есть ли музыканты, которых вы могли бы отметить?
— Слушаю, но редко. Сложно просто в строчку кого-то перечислить, ведь в именах заключены целые жизни музыкантов.
— Расскажите, как проходят ваши рабочие будни: приходится сидеть каждый день за фортепиано — или это происходит только в моменты вдохновения?
— История о том, что касаться инструмента стоит только в моменты вдохновения, очень красива. Как и все легенды (смеется). Конечно, это ежедневный труд, работа, без которой не получится идти к той самой сути, о которой мы говорили. И хотя музыка — это бесконечный поиск, и он не прекращается ни наяву, ни во сне, его должны сопровождать каждодневные часы, проведенные в трудах за инструментом.
Вдохновение в истории искусства часто связывают с определением музы. Конкретный человек или люди, наполняющие дни и ночи силой, светом и смыслом это время проживать, очень важны, но каждый из нас, на самом деле, прежде всего должен быть с самим собой. И не просто быть, а быть честным. Получится ли что-то без упорства и труда, на одних лишь моментах вдохновения? Не уверен.
— Если не музыкантом, то кем бы вы могли стать?
— Мечтателем.
По сообщению сайта Газета.ru