Стоковые изображения от Depositphotos
У знаменитого главного памятника Еревана монумента «Мать Армения» есть страшная тайна создания. Это, если не знаете, всем монументам монумент. А история его смешная и жуткая. И метафоричная. Уж какая это метафора для всего постсоветского пространства! Могучая женщина с мечом в руке то ли убирает его в ножны, то ли вытаскивает из ножен, это как посмотреть. Ростом 54 метра летит она над городом.
Так вот она не то, чем кажется. До 1962 года она была громадным Иосифом Виссарионовичем. И до сих пор под ее юбкой, прикрытые гигантским мечом, скрываются оставшиеся ноги Сталина, а также его копыта и хвост.
Ну, чем не метафора!
До 62 года он тут и был. И когда шли советские парады и вечерние праздничные салюты, фигура кавказского бога озарялась зловещим пламенем пушек. И снова погружалась во мрак. Потом снова гигантский злой древний бог Сталин выплывал из мрака при каждом новом залпе. В 53-м владычество Демона закончилось, но еще десять лет он парил над Ереваном. В 62-м его выкинули, помолясь, и ничего от него него не осталось. Ничего? После творческого конкурса на старом пьедестале воздвигли «Мать Армению», «Майр Айстан», пьедестал был старый, а скульптура новая, и чтобы пропорции памятники были соблюдены, размеры Матери восстановили по оставшимся от прежнего кумира ботинку и глазу... Эта история очень многое объясняет из загадок постсоветских стран.
Самолет Москва – Ереван летит три с половиной часа, так? Что-то больно долго. Перелеты на более значительные расстояния занимают меньше времени. Почему так, удивляюсь я и тут же об этом забываю. В полете, запертая без гаджетов, я читаю повесть Василия Гроссмана об Армении. Я узнаю, что «суперсовременный» (в 1961 году!) самолет ИЛ-18 долетает из Москвы в Ереван за три с половиной часа. А современное (в 2022 году) крылатое корыто летит из Москвы в Ереван – столько же. Что, никакого прогресса? Что за медленный самолет? – спрашивают все вокруг. Дальше мысль не идет. Не догадываются.
Не могут сложить дважды два. Не обращают внимания на важное. Не видят мелочей. Экономят интеллектуальную энергию.
Я доплачиваю 10 евро для того чтобы лететь на выбранном мною месте, я доплачиваю 10 евро для того чтобы лететь впереди, где меньше трясет, я доплачиваю 10 евро, чтобы купить себе место, в спинку которого методично и больно бьет вредный крикливый ребенок (а мы помним, чем закончилось такое поведение в фильме «Титан»), я доплачиваю 10 евро за место, рядом с которым в ноль пьяный дядя без штанов хлещет бухло прямо из горла, он слушает хэви-метал, ему не страшно, ему не долго, его ничто не раздражает. Конечно, этот проверенный столетиями метод избежать расстройств и страхов действует на моего соседа безупречно, в ушах его хэви-метал, на тощих бедрах трусы в цветочек, он спит у меня на плече. Еще секунда – и я приму одно из двух одинаково прекрасных решений: попрошу поделиться бухлом или потребую сменить мне место.
Как его на борт-то пропустили. Видимо, достаточно в смерть набухаться, чтобы тебе на всех плевать и всем на тебя плевать. Чтобы ты никого не видел и тебя никто не видел из сотрудников авиакомпании. Все то же: не обращают внимания, не складывают дважды два, экономят энергию, полуспят, реагируют только на «приведите спинку в вертикальное положение». И попробуй не привести.
Новый мой сосед – трезвый, читает, заглядывая через плечо, текст Гроссмана. Надо же, в 1961 году этот маршрут на тех еще самолетах составлял три с половиной часа.
–Так то были медленные самолеты!
–Так я и говорю, что медленные.
– Ну и что вас удивляет.
– Ничего меня не удивляет.
– Но доцент тупой, решил уточнить.
– А почему же сейчас три с половиной часа, на быстрых-то?
– Сейчас не три с половиной. Сейчас полтора, ну, два часа.
– Да?
– Мы просто Украину облетаем. Вы что, не в курсе?
– Нет, я вполне в курсе. Но не сложила два и два в голове.
Не понимаем очевидного. Не множим дважды два. Не хватает внимания. Так мы защищаемся от чего-то. Так мы готовимся к чему-то. Для каких-то важных целей, которые никогда не явятся, полуспим. Зачем эта экономия интеллектуальных и эмоциональных сил.
Я всегда слишком уставала. С детства. Я устала в первые минуты жизни и насовсем. В детстве у меня было 333 сравнительно честных способа обмануть рутину и не переодевать пижаму ни утром ни вечером.
А есть что-то, что может тебя как-то взбодрить, спрашивает Олеся, и я задумываюсь надолго. Олеся помогает нам в Ереване найти героев для фильма о беженцах из Азербайджана. Она сама беженка, девушка с украинским именем и армянской фамилией. Ну вот, хотели снимать кино про бакинские традиции и ностальгию. А получается кино о судьбе беженца. Во всех странах, во все времена одно и то же. Олеся приехала в Армению в 1990 году, в 13 лет. Свободно говорит по-армянски, но предпочитает русский.
– А что, русский тут не раздражает людей?
– Наоборот, тут это круто, тут так выпендриваются. Если начнешь говорить по-русски, кто-нибудь всегда скажет: хорош выпендриваться. Вроде как человек форсит.
Мы сидим на московской площади, где в кинотеатре «Москва» проходит главный кинофестиваль Армении – нет, не «Золотая Москва», «Золотой абрикос», – напротив русский театр имени Станиславского, сюда ведет улица Пушкина, и даже кафе называется «Москафе». Никто ничего не «отменяет». Еще ни разу никто не поморщился, услышав русскую речь. Тут русских любят. Ну, так вышло, бывает. Российская империя во всех русско-турецких и русско-персидских войнах поддерживала армян. Правда, Сталин решал кавказский вопрос в основном за счет Армении, там и корни карабахского конфликта. Хотя герои моего фильма, бакинские армяне, винят, конечно, не Сталина, Сталина они любят, винят Горбачева.
Правильно, это Горби в 1921 году возглавлял ЦК РКП(б) на заседании Кавказбюро, когда было решено включить Карабах в состав Азербайджана, правильно, это Горби резал людей в Сумгаите.
Вина этого чужого среди своих только в том, что он так и не смог выговорить слово «Азербайджан». Но слова вредная штука. Они мстят тем, кто не умеет их уважать.
По-армянски Олеся говорить не очень любит. Армянский связан у нее с подростковой травмой. Они приехали сюда в 90-м, тоже оказались чужими среди своих, страна понятия не имела, что такое беженец, как включать их в местную культуру. Это сейчас любого ночью разбуди: скажи «беженец», он не приходя в сознание, начнет эмпатию проявлять. А тогда... кто про это знал. Шла война, страна была в блокаде. И вот было принято решение. Да, верно – сделать вид, что никаких беженцев нет.
Их не учили армянскому, им не давали жилья. Учительница никогда не спрашивала Олесю на уроках, как та ни готовилась, и только в самом конце, когда очень уставала, выставляла перед всем классом и давала читать по-армянски сложные куски. Та читала – класс ржал в голос. Такая «инклюзия». С тех пор прошло – таки время. Олеся, красивая уверенная в себе баба, жила в Лондоне, говорит свободно на четырех языках, предпочитая русский остальным. «Мне здоровый зуб дантист вырвал за то, что я из Баку», говорит она между прочим. Но я никогда не слушаю такие истории. Пусть Зигмунд Фрейд слушает.
Но говорит действительно почти все время по-русски. Вижу, относятся к этому хорошо. Тут полно русских, скорее, москвичей. Бежавших в Ереван и в Тбилиси, больше, чем в Тель-Авив. Как пели в старом КВНе: «Ты еврей, а я не смог». Вот, те, кто не смог, и приехали сюда, выучили тройку колониальных слов на местном: здравствуйте, до свиданья, спасибо. И говорят совершенно комфортно по-русски.
Мы в Ереване. Тут +37. В тени. На солнце +47. Придется работать. Оказывается, в августе здесь всегда так. Я могла бы об этом узнать заранее. Но не узнала. Сэкономила энергию.
Тридцать лет жили тут беженцы в общагах, без воды, без отопления, без душа, с общим на весь этаж туалетом, потом в 2019-м добились-таки получения сертификатов на жилье. Сертификат весил 23 тысячи долларов. В 19-м году на эти деньги почти ничего уже нельзя было купить, но они как-то покупали. Поэтому сегодня все общаги опустели, люди разъехались. Бакинской жизни тут больше нет. Мы как бы опоздали. На самом деле не опоздали.
Тут остались совсем невезучие. Они попались в разные чиновничьи каверзные ловушки, и сертификатов им не дали. Так и остались в целой общаге, которая еще два года назад была полна горестной жизни приезжих людей, две одинокие 80-летние старухи, которых все забыли. Стойкие, безропотные, веселые, естественные. Эта порода уже ушла. Такой была моя бабка. Она прожила трудную жизнь. Раньше другой (кроме трудной) жизни не выдавали.
Бабки составляют комическую пару – одна грубая, другая смешливая. Они бежали из Баку в чем были. В грузовом самолете, стоя, лишь бы не тронули детей. Мужья их давно померли, дети уехали в Россию, они остались тут, без отопления на каменном полу, который становится раскаленным летом и ледяным зимой. Они как старый Фирс, которого заколотили в старом доме влюбленные в себя обитатели вишневого сада. Иногда сюда приезжают журналисты. Журналисты для красочности сажают бабушку Иру (она просит называть себя Ирочкой) на голый пол. Зачем?! Откуда я знаю, зачем, раз просят, значит надо.
Даже всаднику на коне, если он просит, – подай. Писали святые отцы. Раз просят, значит, зачем-то надо. И она садится на пол. Ирочка из простых, она там была кассиршей, она тут работала на заводе. Правда, там у нее у нее была трехкомнатная квартира, о которой она не любит вспоминать.
Бакинские армяне, беженцы из советского Азербайджана, винят в своих бедах Горби. Он так и говорил «Азебаржан», с этим корявым словом он и вошел в историю – как уж тут решить армяно-азербайджанскую проблему. Азебаржанскую. Так и не научился. Экономия энергии.
– Кто виноват в ваших бедах, Ирочка? (ожидается знакомый ответ про Горби).
– Я! – вдруг лихо, вызывающе и дико иронично отвечает Ирочка. – Ну, почем я знаю, кто уж тут виноват. Кто ж тут бывает виноват...
Я уезжаю, успев выяснить, что шанс есть. Что, оказывается, права беженцев были грубо нарушены, и вероятно, Фирс получит сертификат.
Самолет задерживают за три часа. Я начинаю злиться, но вспоминаю, как Ирочка летела сюда в грузовом самолете и это ей казалось счастьем.
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.
По сообщению сайта Газета.ru